Воспоминания

***

     Почти все города на Волге расположены на ее правом высоком берегу. Ста­ринный город Симбирск, сейчас он называется Ульяновск, (родина Ульянова-Ленина) возвышается на крутом утёсе между двух рек — Волгой и Свиягой, которые текут в противоположных направлениях. Коричнево-желтоватая Вол­га несёт свои воды в Каспийское море, тогда как веселая голубая Свияга изви­вается к северу и впадает в нее возле Казани. В Симбирске расстояние между двумя разными потоками не более полутора километров. Легендарные разбой­ники с Волги использовали это
уникальное место: они грабили караваны тор­говцев, спускавшихся к югу, в Персию и на Кавказ, или же поднимавшихся по Свияге на север, захватывали баржи, приближавшиеся к Казани —последнему оплоту владений татар к востоку от Москвы.
Наше родовое поместье находится недалеко от Симбирска, и я всегда счи­тал его, а не Казань, своим родным городом. Это имение расположено на ста­рой симбирской земле, некогда переданной под управление Казани. Моя ба­бушка и мать родились здесь, и в Кадетском корпусе на правом берегу Волги я провёл лучшие пять лет моей ранней юности. По примеру моего родного города, обнимаемого с двух сторон разными потоками, годы моей юности прошли под противоположными влияниями.
После кадетского корпуса в Симбирске, я учился в Военно-инженерном училище в Санкт-Петербурге. Как сейчас вижу себя с кадетами на занятиях! С другой стороны, великий Лев Толстой, у которого я бывал в Ясной Поляне, не раз мне говаривал: “Оставь это преступное дело. Выбери себе другой путь, без компромиссов, главное — без компромиссов, не учись у людей искусству уби­вать друг друга!”
Это происходило осенью 1903 года. Я горел желанием сбросить свою фор­му, хотя только что стал прапорщиком.
Политическая атмосфера того времени не предвещала мира. Тёмные тучи надвигались с Востока. В 1896 году Китай уступил России железную дорогу вплоть до Порт-Артура. 2 К 1900 году Россия заняла всю Манчжурию, обещая, однако, со временем освободить эту обширную область. В 1903 году Япония властно потребовала немедленного освобождения, но правительство в Санкт-Петербурге решительно отказалось это сделать.
Я смутно предчувствовал тягостные заботы и с тревогой в сердце прибли­жался к Киеву, где начиналась для меня новая жизнь офицера 14-го сапёрного батальона, который там размещался. Однако судьба приберегла для меня не­ожиданные радости в этом древнем русском стольном граде на берегу Днепра. Я совсем не ожидал найти там истинных друзей и даже благодетелей. Едва приехав, я был представлен моему командиру, элегантному полковнику импе­раторской гвардии, Александру Павловичу Ершову. 3 Он принял меня велико­лепно. Его жена была дочерью от морганатического брака Великого князя Кон­стантина, ⁴ второго сына императора Николая I. Родившаяся в великокняжес­ком дворце в Ореанде, возле Ялты, на берегу Чёрного моря, она получила имя Марина. Марина Константиновна, сводная сестра греческой
царицы Ольги 5 и поэта Константина Романова, 6 обладала красотой и величественной
осанкой, как все потомки Николая I, и имела большое сходство с портретом своей ба­бушки царицы Александры, 7 жены Николая I. Этот портрет находился в нашем старом доме, и ребёнком я часто забирался на пузатый комод красного дерева, украшенный латунью, для того, чтобы полнее насладиться красотой и нежной улыбкой этой прусской принцессы, которая дала Николаю I столь прекрасных детей.
С детских лет восхищаясь императрицей, я сразу же влюбился в ее младшую внучку. Замечательная музыкантша, легко владевшая несколькими языками, почитательница пушкинского таланта, жена полковника Ершова унаследовала красоту и многочисленные дарования с обеих сторон. Ее отец, громадный по­ртрет которого находился в салоне Ершовых, являлся одним из наиболее ак­тивных и влиятельных деятелей-реформаторов шестидесятых годов. Известно, что 2-го декабря 1857 года его старший брат, император Александр II, опубли­ковал знаменитый указ, призывавший всех помещиков представить свои про­екты по вопросу освобождения крестьян. Председатель комиссии, которая долж­на была подготовить освободительный акт (акт от 19 февраля 1861 г.), имел в лице Великого князя Константина самого верного помощника. У отца г-жи Ершовой было много детей от законной жены — принцессы Саксен-Альтенбургской. Лучшего и самого талантивого звали как и отца, Константин. Он извес­тен в русской литературе как замечательный поэт, писавший под псевдонимом “К. Р.” (Константин Романов). Этот сводный брат г-жи Ершовой являлся ше­фом и покровителем кадетских корпусов. Он был на концерте кадетов в Симбирске в 1900 году, когда я декламировал свою поэму о Волге и ее живо­писных окрестностях. С тех пор он всегда покровительствовал мне, рекомен­дуя мои стихи в петербургские журналы, а когда я поступил в Военно-инже­нерное училище, он приглашал меня иногда к себе в Мраморный дворец. Именно в его кабинете я видел портрет “старца” Федора Кузьмича, ⁸ о котором говори­ли, что это был сам император Александр I, удалившийся в Сибирь, чтобы там в холодной пустыне искупить свою вину за участие (может быть невольное) в убийстве своего отца, безумного императора Павла I.
Ходили слухи, что в гроб вместо Александра I было положено тело похожего на него солдата, подобран­ного в Азовском море возле Таганрога английской яхтой, исчезнувшей после отбытия похоронного кортежа. Вдова царя, императрица Елизавета, ⁹ знавшая правду, умерла на пути в Петербург. Позднее стало известно, что после рево­люции 1917 года гроб с телом царя Александра был вскрыт большевиками, и он оказался пуст. Его младший племянник, Великий князь Константин (поэт “К. Р.”), однаж­ды застал меня врасплох в своем кабинете в Мраморном дворце, рассматрива­ющего на столе портрет загадочного монаха, который выглядел двойником императора Александра I. Великий князь мне ничего не сказал, только улыб­нувшись, погрозил пальцем и убрал со стола портрет “старца”.
Три потомка царя Николая I, палача моего прадеда декабриста, 10 оказали благотворное влияние на мою жизнь:
1) Его младший законный внук Великий князь Константин Константино­вич, поэт, направлявший мои первые шаги в русской литературе и соблагово­ливший править мои первые стихи. Я благоговейно храню его письма, где он безжалостно критикует мои юношеские вирши.
2) Его младшая внучка г-жа Ершова, сводная сестра князя-поэта, спасла мое здоровье, отправив меня на южный берег Крыма и рекомендовав меня другу своего отца фельдмаршалу графу Милютину, когда я тяжело заболел в Киеве.
3) Третий потомок Николая I — младшая дочь его дочери Марии Николаев­ны, Великая княгиня Лейхтенбергская, 11 была моей благодетельницей, посвя­тив меня в тайны игры на фортепьяно по методу Лейпцигской консерватории, лауреатом которой она была. Эти три моих ангела-хранителя, потомки Николая I, даровали мне Поэзию, Здоровье и Музыку.
Несмотря на благоговейное чувство, которое я к ним испытывал, я не мог побороть в себе чувства ненависти к их деду, Николаю I. Я не простил ему тех нравственных мук, на которые он обрекал Пушкина, Лермонтова, Достоевско­го и многих других поэтов и писателей, декабристов, первых борцов за консти­туционные права, из которых пятеро были повешены по его приказу, замучен­ных русских солдат, которые должны были служить 25 лет и которые нередко умирали от палочных ударов по вине своих безжалостных начальников, сорев­новавшихся в жестокости, страдания поляков и черкесов на Кавказе, катастро­фу в Севастополе — все это является обвинительным актом против Николая I!
Рассказав об отце г-жи Ершовой, я должен отметить, что со стороны матери моя командирша унаследовала черты не менее прекрасные и славные.
Её мать – экс-балерина Мариинского театра в Санкт-Петербурге, Анна Васильевна Князева была дочерью знаменитых артистов: прославленного русского траги­ческого актера Василия Андреевича Каратыгина 12 и известной Александры Ко­лосовой, 13 упоминаемой Пушкиным в его стихах.
Тёща моего командира, возлюбленная Великого князя Константина, един­ственная дочь знаменитого трагика, получила очень хорошее образование. Она могла видеть в доме своих родителей двух знаменитых французских артистов — Тальма 14 и м-ль Марс. 15 Грибоедов (русский Мольер) был по­клонником их таланта. Лучшие представители артистического и интеллек­туального мира Петербурга 1820-х ,30-х, 40-х годов бывали в доме ее роди­телей. Трагик Каратыгин блистал в ролях Гамлета, Отелло, короля Лира, Танкреда (в трагедии Вольтера), Ахилла (в “Ифигении в Авлиде” Гете), иг­рал героев пьес Шиллера, Софоклова “Эдипа”, “Сида” Корнеля. Он умер в 1853 году.
Трагик Каратыгин обладал удивительным талантом и внешне напоминал Петра Великого, а его жена была всегда приветлива и весела. Когда они путешествовали по Франции, писатель Александр Дюма-отец и актриса Рашель стали их друзьями и поклонниками их талантов. Я часто бывал у Ершовых, так как они постоянно звали меня к себе, и особенно дочь великого трагика. Я жадно слушал её рассказы о родителях и, в частности, те из них, где упоминался поэт Пушкин, мой неизменный кумир.
Я вспоминаю, как она рассказывала мне однажды, что Пушкин, будучи еще юным чиновником Министерства иностранных дел, до его ссылки в Молдавию, пришел в 1820 году к её матери, молодой артистке Александре Колосовой, в которую он был влюблён, и начал проказничать, путая нарочно клубки с шерстью. Мать актрисы крикнула, обращаясь к своей дочери: “Сашенька, дайка ножницы, я отрежу когти этому бесёнку, который ни минуты не может сидеть спокойно”. Пушкин носил очень длинные ногти. Обе дамы сделали вид, что они намереваются их обрезать, и тогда поэт притворно заохал, застонал, и обратился в бегство.
В Киеве я завёл дружеские отношения с двумя дамами: матерью моей командирши и с матерью жены моего друга Вадима Модзалевского.16
И вот снова два противоположных потока: мои рассказчицы принадлежали к разным слоям общества. Одна из них — тонкая и грациозная старая балерина, давняя возлюбленная красавца Великого князя, другая — г-жа Гаева, полная украинка, у которой я обычно обедал. Последняя была тещей моего товарища по
Военно-­инженерному училищу, красивого и умного Вадима Модзалевского. Он приехал в Киев за год до меня, и на берегах Днепра нашел у этой дамы жильё и стол, и в то же время прекрасную Александру, на которой женился. У своей тещи с тремя подбородками он и предложил мне поселится. Она согласилась готовить для меня вегетарианские блюда. Неутомимая дама считала свой борщ без мяса приманкой для новой перелетной птицы, будущего зятя, так как предназначала мне свою младшую дочь Екатерину, меланхоличную девушку типа “Аретузского фонтана”, пускавшую слезу по всякому поводу. “Она такая чувствительная, — вздыхала теща Модзалевского, — Катя плачет, слушая музыку или читая стихи. Она очень любит ваши стихи, Жанчик”. Г-жа Гаева дала мне это насмешливое прозвище, добавляя славянский суффикс “чик” к французскому имени Жан. Но “Жанчик” не попался в сети. Всё же я любил рассказы этой украинки. Она была отличной рассказчицей. В семидесятые годы она “ходила в народ”, была “народницей”, вела беседы среди крестьян и рабочих, настраивала их против правительства, говоря им, что освободительные реформы не будут проведены на деле, что царь Александр II хочет дать бесплатно всю землю крестьянам, но землевладельцы-­помещики и духовенство исказили сущность реформы, скрыв документы и захватив лучшие земли, оставив крестьянам болота и бесплодные пустоши.
Слушая г-жу Гаеву, я узнавал о подвигах, героизме и самоотверженности этого юного поколения шестидесятых и семидесятых годов, которое принесло в жертву революционному идеалу множество своих жизней, как например, юный, красивый, владевший миллионами Лизогуб,17 повешенный в Одессе по приказу гнусного и кровожадного генерала Панугина. Я не мог не восхищаться их стойкостью, их преданностью ‘‘униженным и оскорбленным”. Герои рассказов г- жи Гаевой были вечными и непримиримыми врагами красавцев Великих князей и самого царя. Я любил царя-преобразователя Алекандра II и его брата и соратника, Великого князя, отца моей покровительницы, и в то же время, я питал симпатию к этим отважным юношам и девушкам, которые пожертвовали бедным крестьянам, как святые дары, свою юность, свою свободу, свою жизнь. Сколько было их, повешенных, расстрелянных, сосланных в Сибирь на смерть в вечном холоде.
Съехав от г-жи Гаевой, пока она не объявила о своих матримониальных планах, я поселился недалеко от Модзалевских в домике, где некогда жил и работал писатель Мельников, он же — Печерский, 18 взявший литературное имя в память об одном из киевских холмов. Мой товарищ Вадим Модзалевский, брат знаменитого историка и пушкиниста Бориса Модзалевского, 19 был выход­цем из высокообразованной интеллигентной семьи. Его отец Лев Модзалев­ский, 20 соратник педагога Ушинского, 21 нашего русского Пестолоцци, оставил о себе добрую память в наших хрестоматиях и антологиях.
Весной 1904 года навестить Вадима приехал Модест Гофман, 22 свежий и румяный юноша. Он ни о чём другом не говорил, кроме как о “кучке”, группе из пяти композиторов, которые вынашивали идеи возрождения русской наци­ональной музыки. 23 Этот юный Гофман стал впоследствии знаменитым и весь­ма эрудированным пушкинистом, опубликовав в Париже со своим сыном Рос­тиславом Гофманом 24 серьезные монографии о Пушкине и Мусоргском, о рус­ской опере и о Гоголе. Это именно он рассказал мне о существовании пяти композиторов, образовавших “кучку”: Римском-Корсакове, Балакиреве, Боро­дине, Мусоргском и Цезаре Кюи. 25
Последний, “лучший инженер среди музыкантов и лучший музыкант среди инженеров”, был моим профессором в Военно-инженерном училище в Санкт- Петербурге. Старый генерал Цезарь Кюи, лысый, полный, с сизым носом и маленькими бегающими глазками, никогда не одобрял мои планы военных мостов и бросал на меня малодружелюбные взгляды своих прищуренных глаз, говоря по обыкновению гнусаво: “Воспитанник Умов! Пушки, проходя по ва­шему мосту, неминуемо упадут в Неву!”
Он ухаживал за красавицей Ксенией Юшковой. Родом из Казани, она была дальней родственницей великого Льва Толстого. Мы все в Петербурге восхи­щались любезностью и терпением очаровательной Ксении, а когда я говорил о ней с ее кузиной Лёлей де Бособр, эта последняя только пожимала плечами и бормотала пренебрежительно: “Кто знает… может ей и нравятся эти произве­дения, вроде “Музыкальной табакерки” или “Кукушки”? Что касается меня, то я не разделяю её восхищения ни Кюи, ни “Кукушкой”.
Послеполуденные часы у Вадима Модзалевского имели для меня свою пре­лесть. Поговорив с ним об истории Украины и обсудив с Модестом Гофманом жанры
новой русской музыки, я отправлялся в гостиную к г-же Гаевой. Она знала, что в числе моих предков был декабрист, и она без устали рассказывала мне о подвигах и приключениях молодых революционеров, которых лично знала и действовала заодно с ними в шестидесятых и семидесятых годах в Киеве.
Восхищаясь их героизмом и их страданиями, она надеялась привлечь меня в ряды деятелей первой русской революции, которая уже назревала и вспыхнула через несколько месяцев зимой в Петербурге 9-го января 1905 года после рас­стрела мирной демонстрации рабочих, а в Севастополе — 12 июня 1905 года с восстанием матросов на броненосце “Потемкин”.
И снова я оказался меж двух потоков: после салона Ершовых, где собирался цвет киевской аристократии, после воспоминаний о празднествах минувшего века, я слушал рассказы простой пожилой украинки. Я представлял себе этих юных выходцев из скромных и честных семей — молодых борцов, трудивших­ся на самом дне жизни с пылом и самоотречением, чтобы превратить в прах великосветские салоны русской аристократии и создать новую социалистичес­кую Россию.
Среди революционеров высшего ранга, которых г-жа Гаева знала лично, была неутомимая Екатерина Брешко-Брешковская, 26 отбывавшая в 1874 году заключе­ние в тюрьме Киева под псевдонимом “Фекла Косая”. Г-жа Брешко-Брешков­ская, называвшаяся “бабушкой русской революции”, находилась еще Сибири, когда г-жа Гаева рассказывала мне о её судьбе.
Славившаяся умом и красотой Вера Фигнер 27 также оставила о себе память, как о героине и мученице за идеалы преобразования России. Происходившая из одной старинной и благородной казанской семьи, имевшая в числе своих предков партизана Фигнера, героя Отечественной войны 1812 года, она порва­ла без сожалений со своим кругом и стала членом революционной группы, в которой действовал и старший брат Ленина. Ульянов-старший был повешен в 1887 году по приказу Александра III. Фигнер была схвачена тайной полицией царя по доносу и провела двадцать два года в страшной Шлиссельбургской темнице и в Петропавловской крепости, что напротив Зимнего дворца, рези­денции царской семьи. В тюрьме Вера сочиняла трогательные стихи, обращен­ные к матери, сёстрам и своему другу по заключению, ученому-астроному Морозову-Шлиссельбургскому, 28 известному своим оригинальным толковани­ем Апокалипсиса святого Иоанна. В 1907 году в Москве я видел их вместе уже на свободе, ученого Морозова с мученицей Верой Фигнер. Ее брат, знамени­тый артист, лирический тенор русской оперы Николай Фигнер, 29 прошедший
Миланскую школу, представил меня своей сестре, и я был поражен тёмно-коричневым цветом её лица в сочетании с красотой и благородством всего облика. Темный цвет был результатом 20-летнего заключения в камере, куда не проникали солнечные лучи. Мои родители знали двух её братьев — инженера Петра Николаевича и прославленного тенора Николая Фигнера, лучшего ис­полнителя роли Альфреда в “Травиате” Верди. Когда при мне открыто пори­цали красоту и богатство Николая Фигнера, исполнявшего, преклонив колена, гимн «Боже царя храни» в опере Глинки “Жизнь за царя”, в то время как его сестра страдала в своей подземной темнице, я очень сочувствовал ему.
После этих волнующих воспоминаний г-жи Гаевой я слушал игру на фор­тепьяно её дочерей, и Екатерина, которую толстая матушка предназначала мне в жены, меланхоличная Екатерина, “Аретузка”, орошала обильными слезами ноктюрны Шопена.
В 1904 году генерал-губернатором в Киеве был суровый Клейгельс, который вел неутомимую войну с революционерами. 30 Тогда много говорили об убийст­вах министров и губернаторов. Вот печальный итог тех лет: В 1901 году был убит террористами министр народного просвещения Боголепов, 31 в 1902 году министр внутренних дел Сипягин, 32 в 1903 году губернатор Уфы генерал Богда­нович, в 1904 году вице-король Финляндии, генерал-губернатор Бобриков 33 и министр внутренних дел Плеве. 34 В 1905 году после моего отъезда из Киева в Крым, Великий князь Сергей, 35 дядя Николая II, погиб при взрыве бомбы вместе с начальником московской полиции Шуваловым.
В канцелярии киевского генерал-губернатора Клейгельса служил чиновни­ком сын генерала Косича, военного губернатора Казани. Мои тетушки написа­ли ему, попросив найти меня в Киеве. После трагических рассказов г-жи Гае­вой болтовня Александра Косича, простодушного юноши, хотя и очень слав­ного малого, была для меня довольно скучна. Закоренелый сноб, он не говорил ни о чём другом, кроме как о сербском князе Арсене Кара-Георгии или Анато­лии Демидове, князе Сан-Донато, который был женат на принцессе Матильде Бонапарт, дочери брата Наполеона короля Вестфальского Жерома. 36 Принцес­са Матильда, некогда помолвленная с будущим императором Наполеоном III, своим кузеном по матери, Екатерине
Вюртембергской, была в то же время кузиной русского императора Николая I. Анатолий Демидов — правнук отпу­щенного на свободу крепостного Никиты Антуфьева37
из Тулы, возвысившего­ся при Петре Великом за свои способности и разработку горного дела на Ура­ле.
Побуждаемый своим ненасытным тщеславием, безмерно богатый Анатолий Демидов купил у верховного правителя Тосканы титул “князь Сан-Донато”. Этот потомок Никиты Антуфьева, тёмного мужика из Тулы, человек очень образованный, владел в Италии и в России музеями, наполненными статуями и картинами великих мастеров. Он имел заслуженную репутацию мецената, но этот русский, ставший итальянским князем, выражал свое негодование подоб­но кавказцу, довольно грубыми выходами. Своенравный и деспотичный, он в особенности отличался вздорной ревностью и буйством.
Демидовы-Сан-Донато занимали в Париже превосходный особняк на улице Сан-Доминик. Как-то вечером на балу там собралось довольно смешанное об­щество искателей легких удовольствий. Внезапно посередине танцев, весьма оживлённых из-за присутствия нескольких сотен танцующих, произошла вспыш­ка беспричинной дикой ревности. Анатолий Демидов направился прямо к мо­лодой принцессе, своей жене, и надавал ей пощёчин! Разведясь со своим полу-азиатским супругом, принцесса Матильда, самая очаровательная и самая талантливая из потомков Наполеона, имела салон в Париже и стала покровительницей Сент-Бёва, Теофиля Готье, Бодлера и многих других поэтов.
Честно говоря, этот добрый малый Косич сильно утомлял меня свой бол­товнёй, и я искал покоя в искусстве. Я обретал мир в доме профессора Адриа­на Викторовича Прахова, 38 который занимался оформлением Владимирского собора в Киеве, прославившего художников, до того еще мало известных: Вас­нецова, 39 создавшего образ Святой Девы в этом храме, братьев Сведомских, 40 художников Котарбинского,41 Нестерова 42 и других. Г-жа Прахова 43 принимала у себя аристократов и избранных художников, поэтов Киева. Все, что было в городе самого элитарного, стремилось принять участие в веселых и остроумных беседах с этой дамой, отличавшейся дородностью, вздёрнутым носом и голу­быми глазами. Говорили, что Эмилия Прахова — “дитя любви” графа Дмитрия Милютина.
Граф Милютин — военный министр с 1861 по 1881 гг. — был другом и помощником царя Александра II. 44 Он был посвящен в тайну брака императора с княгиней Екатериной Долго­рукой, фрейлиной покойной императрицы, матери
Александра III, и именно он, граф Дмитрий Милютин, вместе с диктатором Лорис-Меликовым 45 побуж­дал императора к введению конституции.
Дочь г-жи Праховой Елена была воплощением доброты и кротости. Она чудесно вышивала, создавая иглой прелестные картины. Елена всегда искала случая порадовать своих друзей. Как-то раз она проболталась об одном неожиданном сюрпризе м-ль Яшвили, поклоннице Шаляпина. Гениальный певец, мой земляк из Казани, прибыл в Киев и как всегда вызвал волну восхищения, особенно у молодежи. Подруга Елены Праховой м-ль Яшвили сказала ей од­нажды: “Я хочу непременно найти денег, чтобы сделать Шаляпину дорогой подарок”. “Я уже нашла их для тебя,— ответила Леля Прахова,— я продала твои книги по музыке”.
Все артисты и музыканты Киева и аристократы столицы Древней Руси встре­чались в салоне у г-жи Праховой. Ее муж, профессор Адриан Викторович Прахов, был известен в Киеве под прозвищем “старый чёрт”. Представляя его посетителям салона, г-жа Прахова называла таким образом своего учёного мужа, который был маленького роста, широкоплечий, с выдающимся носом и белы­ми волосами, украшавшими его голову подобно стогу сена и белой лавиной спускавшимися от ноздрей и от ушей, полностью закрывая щеки. Он был вы­дающимся историком искусства и замечательным археологом. За свою диссер­тацию “Архитектура древнего Египта” А. В. Прахов получил докторскую сте­пень. В России он изучал остатки памятников периода раннего христианства, открыл древние фрески в монастырях Киева. Собор святого Владимира в Кие­ве был трудом его жизни и воплощением его знаний художника и историка. Его книга “Искусство Киева Х-го, ХI-го и ХII-го веков” служит путеводной нитью для всех, кто занимается историей древнего искусства. Он привёз из своих многочисленных путешествий по Европе чудесные вещи вроде чаш Бенвенуто Челлини, полотен старых итальянских мастеров. Дом Праховых был полон картинами русских современных художников: “Демон” Врубеля, рисун­ки Котарбинского, эскизы братьев Васнецовых. 46
В конце лета 1904 года светское общество Киева выехало на увеселительную прогулку на пароходе по Днепру. Я был среди приглашённых.